[indent] Отец убеждает его в том, что это - частная школа, что пребывание в ней пойдет ему на пользу. Валерио едва не кривится, слушая его ложь. На пользу? Да ему все равно, что будет с его единственным сыном, потому что он на него уже давным-давно забил. И ему, и матери было бы куда легче, если бы он просто исчез с лица земли, может быть, даже умер. Поплакали бы по нему, поносили черное пару недель и продолжили бы жить дальше как ни в чем не бывало. Валерио уже давным-давно не верит в их ласковые слова, давным-давно смирился с тем, что его родителям он в тягость, с самого детства в тягость, в этом нет ничего нового, и он приучил относиться к этому легко. И все равно, каждый раз это бьет по ему, каждый раз заставляет задаваться вопросом: кому он вообще нужен, если даже тем, кто произвел его на свет, на него смотреть лишний раз не хочется? Раньше Валерио мог сказать, что он нужен Лу, а теперь...
[indent] ...Теперь он хочет верить, что нужен своей младшей сестре. Она пишет и звонит ему, ведет себя так, будто бы между ними ничего никогда не было, и делает вид, что не замечает никаких его страданий. А, может, это просто он так хорошо их прячет. Дурачком под наркотой ведь так легко быть! Валерио иногда с самого себя становится смешно. Может быть, ему стоит пойти в актеры? Если уж он себя умудряется иногда обманывать, то публика каждому его слову будет верить, он в этом не сомневается. Интересно, хотя бы это покажется его отцу достойным занятием или тоже вызовет шквал осуждения? Он вздыхает, откидываясь назад на кровать и раскидывая руки в стороны. Он смотрит на потолок у себя над головой, рассматривает опостылевший за последние месяцы вид. Частная школа, мать ее! Интернат-лечебница для таких детей богатеньких родителей, которые умудрились всем надоесть. Валерио облизывает губы и поворачивает голову, чтобы посмотреть на экран ноутбуку и только сейчас замечает пару пропущенных звонков в скайпе. Неужели он зачем-то понадобился Лу и умудрился пропустить это?
[indent] Резко поворачиваясь на бок Валерио спешно разворачивает окно и кликает мышкой по иконке с фотографией сестры. Действительно звонила, а он не слышал. Тихо матерясь, он нажимает на иконку "позвонить" и включает видео-связь. Ему достаточно и ее голос услышать, но он хочет видеть ее, хочет нормальный разговор, потому что соскучился он до дрожи, до нервно сбитого дыхания и закушенной до боли нижней губы.
[indent] -Прости, я в душе был, Лу, - говорит Валерио, стоит только сестре ответить на его звонок, и показывает на себя рукой - влажные волосы, голая грудь и пижамные штаны, только пришел, смотри. - Ты что, соскучилась? Я думал, что ты слишком занята - похвалить Гузмана, посплетничать с Карлой, похвалить Гузмана еще раз, поругаться с Мариной... как там ваши новенькие? - Начинает он улыбаться, рассматривая сестру и понимая, как отчаянно скучает и тоскует без нее. А она... а она в Мадриде, купается в любви и внимании окружающих, пока он чахнет никому ненужный здесь, в этой проклятой мексиканской лечебнице.

[indent] Будь Валерио рядом с Лу, то сразу бы понял, что она выпила, что она расстроена и храбрится, но через камеру, находясь на другом конце света, у него на это уходит пара минут. Он вглядывается в лицо сестры, на котором нет ни грамма косметики, постукивает пальцами по ноутбуку и едва не тянется к экрану, чтобы коснуться ее. Заметит ведь, засмеет, застыдит, скажет, что дурак, поэтому руку он с места не двигает, только губы облизывает и второй чешет кончик носа, чтобы скрыться за ладонью и не дать увидеть Лу своих чувств. Да она, наверное, и не смотрит - зачем ей? Ей теперь это неинтересно, у нее есть святой Гузман, за которым она бегает как перепуганная мамаша за своим чадом с дагностированным синдромом дефицита внимания и гиперактивности. Смешно, жалко, больно, потому что Валерио и половину, и четверть такой заботы не получал от нее ни до тех полутора лет, которые она вычеркнула из своей, - не его, никогда не его, потому что он забывать отказывается, - жизни, что во время, что после.
[indent] Валерио подпирает голову рукой и щурится, глядя на сестру, усмехается, одновременно сочувствуя ее бедам и нет. Он ведь говорил, что с Гузманом все так и будет, а она не слушала, но втирать соль ей в рану он не хочет. Только качает головой, когда Лу спешно пытается сорваться на нем, и улыбается ленивой и спокойно.
[indent] -Заснула? Мне повесить трубку, Лу? - Дразнит он, думая о чем хорошем можно поговорить с ней, чтобы она сменила гнев на милость, хотя любопытство раздирает его: он не понимает, как можно добровольно бросить Лу. Кто вообще может быть лучше нее, красивее, умнее, ярче? - Эй, не расстраивайся из-за дураков, у твоего Гузмана какое-то помутнение, иначе бы он этого не сделал. О чем ты хочешь поговорить? Хочешь, чтобы я тебе сказку почитал на ночь и успокоил? - Тон Валерио меняется, в самом деле становится ласковым и лишается на смешки. - Ненавижу, когда ты такие глупости говоришь: как я могу радоваться тому, что тебе плохо?
[indent]Качает он головой и, как делал это в детстве, прижимает указательный палец к губам, а потом в экрану. Раньше, правда, он прижимал так пальцы к лицу сестры, но и так сойдет. Ее грусть ему не нравится, ему бы стереть ее любым способом, чтобы Лу улыбалась вновь - остро и ярко, так, чтобы он ничего вокруг не видел. Пусть даже и не для него.

[indent] Лу не соскучилась, Лу не позвонила, потому что хочет его видеть. Валерио вдруг понимает, насколько глупым был его жест, насколько надуманной надежда - сестра он не нужен, сестра просто то ли устала, то ли, все-таки, пьяна, поэтому и позвонила ему. Ей просто нужен кто-то, кто ее послушает, кто пожалеет, кто стерпит любые ее злые слова и станет отдушиной. Ему хотелось бы, чтобы она обращалась к нему за лаской, за помощью, а не за тем, чтобы бить и резать его, чтобы ругаться и обижать, даже если ей от этого становится легче. И все равно, тут же Валерио смеется над собой, напоминает себе, что все это глупости, Лу любит его, в самом деле любит, в отличие от все их идиотской семьи, что она позвонила ему, потому что хотела поговорить с ним, увидеть его, услышать его голос, а не почему-то еще. Зря он это думает, зря такое себе воображает, это все эта чертова лечебница виновата, в которой он медленно сходит с ума от скуки и серых, унылых будней.
[indent] Вот, Лу уже посылает ему поцелуй, уже смягчается, и Валерио улыбается в ответ, фыркает и убирает влажные волосы с лица, пальцам зачесывая их назад. Показалось, в самом деле показалось.
[indent] -Что тебе спеть? У нас тут русская девочка есть, она всех достала просмотром какого-то турецкого сериала про султанш, я уже выучил оттуда колыбельную, - смеется Валерио и, с ужасным акцентом повторяет нараспев запомнившуюся строчку про "ой люли-люли, налачели гули". -Только тебе не понравится, я думаю, Лу, а других я не знаю, сказкой мы не обойдемся, да? У меня есть одна про девочку, которая пошла гулять одна, а вернулась домой без красивого черного лифчика.
[indent] Ему не хочется ни говорить про Гузмана, ни думать о нем, но сестра не дает ему соскочить с крючка, упорно тыкает его носом в ее дурацкие отношения с ее дурацким Кеном. Валерио закатывает глаза и даже не пытается скрыть этого, потому что это бессмысленно. Тоже ведь вцепилась в него, будто бы он какой-то принц из сказки. Смешно, в самом деле смешно.
[indent] -Нет, я не скажу, что я предупреждал. Я говорил, что он долбоеб, я это тебе каждый раз говорю, Лу, а сейчас он наконец-то продемонстрировал всю степень своего долбоебства. Ты это хотела услышать, да? Довольна? - Валерио делает вид, что не слышит вызова в голосе сестры, и не понимает ее интонации и переключается на следующее. Ему хочется спросить про Карлу, но вместо этого он присвистывает и встает на колени, на мгновений в кадр попадает только его живот и низко спущенные пижамные штаны. Он укладывается на спину, подкладывает под голову подушку, чтобы ему было удобнее разговаривать и он сам ненароком не заснул. Сна у него ни в одном глазу, но все-таки.
[indent] -Кошмар. Я реально не знаю, что больше кошмар - то, что тебя отстранили, - что, кстати, сказал папа на это? - или то, что Марина взяла приз. Как она вообще приз взяла? У нее в голове перекати-поле туда-сюда катается, - фыркает он, и не выдерживает: Поразительный талант у Нуньеров усложнять тебе жизнь, да? Бедная моя Лу, не унывай, братик все еще любит тебя. И папа, конечно же папа тебя любит, - поддевает и издевается Валерио, подстраиваясь под тон сестры. - Что теперь делать будешь?

[indent] Ему нравится перемена эмоций на лице Лу - вот она была равнодушной и надменной, хоть и злой, вот стала снисходительно ласковой, а теперь, наконец-то, оживилась и сверкнула глазами. Он даже через камеру это видит, чувствует кожей как его током пронзило. Валерио и не думал комментарием про русскую заставлять ее беситься и ревновать, но, кажется, он именно этого и добился. Она же поэтому так изменилась в лице? Поэтому поджала губы и сменила интонацию? Поэтому теперь смотрит не только с раздражением, но и с интересом и взгляд у нее такой темный и глубокий, что в нем можно утонуть? И Валерио рад бы утонуть, с готовностью бы бросился в этот омут, если бы только мог. Если бы только был рядом, если бы только Лу сказала ему сделать это, вновь сказала что хочет его, что он нужен ей, вновь он бы услышал в ее голосе, что она его любит. Может быть, ему, наконец-то, повезет и у него хоть что-то будет хорошо? Он ведь ничего кроме нее и не хочет, только ее получить обратно и...
[indent] Лу насмешничает над его пением, фыркает и язвит, пересаживаясь так, что теперь Валерио может любоваться не только ее лицом, но и грудью, которая становится видна благодаря натянувшейся майке. Он облизывает губы, вздыхает настолько тихо, насколько может, и радуется, что Лу не сможет понять, куда именно он смотрит на экран. Он помнит ее обнаженной в своей постели, в душе, в бассейне, помнит, какая она теплая и мягкая, помнит какая у нее на вкус коже и какой у нее аромат. Все это вдруг всплывает в его воспоминаниях, яркой пеленой застилает глаза. Его сестра - ослепительно яркая, невероятно желанная, и только такой идиот как Гузман может этого не понимать, не замечать и хотеть кого-то еще. Валерио сглатывает и делает усилие над собой, чтобы слышать, о чем ему говорит Лу. Это сложно, потому что ни Марина, ни новенькие, ни Карла ему, откровенно говоря, неинтересны, особенно сейчас, когда его уже ведет от обманчивой близости - их разделяют километры, страны, он помнит, он знает, - своей сестры.
[indent] -Я могу еще рассказать тебе сказку про глупых девочек, - поддевает он, укладывая ладонь себе на живот. Нет, не ниже. Ниже можно будет потом, когда они закончат разговор и он, не выдержав, начнет ласкать себя, представляя Лу. - Марина хохотала? У Марины в самом деле нет ума, я бы на ее месте испугался. Я только не понимаю, почему ты не натравила на нее и на школу папу, ты же не могла сделать ничего такого, что вынудило бы его... - теперь уже обрывается Валерио, когда слышит то, что так хотел услышать, когда его сердце сладко замирает, пропуская удар. Он облизывает губы еще раз, и теперь уже накрывает свой пах ладонью, потому что выдержки у него нет ни капли. - Я тоже. Сильно скучала, Лу? Мне ты ночами снишься, - признает Валерио, никогда и ничего не скрывавший от сестры, которая и так знает, как глубоко засела ему в душу.

[indent] Кажется, с такой же улыбкой Лу залезла к нему в постель в четырнадцать лет - лукавой, игривой, уверенной. Она ведь всегда знала, что Валерио не в состоянии ей сопротивляться, пользовалась этим нагло и бодро, никогда не чувствовала за это ни стеснения, ни вины. Просто удостоверилась в какой-то момент, что старший брат ее от и до, нацепила ему на шею ошейник с поводком как их собаке, и сжала пальцами. Все. Он - ее и иначе быть не может. И Валерио это не оспаривал и не оспаривает, Валерио даже несмотря на нежелание Лу продолжать с ним что-то, на нежелание Лу признавать насколько она не нужна Гузману, тянется к ней, все сделает, чтобы вернуть то, что у них было. Он скучает, в самом деле скучает и тоскует, а здесь, в чертовой лечебнице, у него даже забыться не выходит. Нечем, потому что за ними всеми тут присмотр, и замечательных косячков, которые так хорошо опустошали его бедовую кучерявую голову, даря желанное забвение, здесь не достать никак.
[indent] Но скучает Валерио не только по Лу, которая была у него в постели, прижималась к нему ночами, оплетая руками и ногами. Скучает он и по той Лу, которая чем-то с ним делилась, которая шла к нему до того, как идти к кому-то еще, которая его мнение хоть сколько-то ценила, хоть сколько-то дорожила его внимание. Теперь же у нее есть Гузман, прекрасный и замечательный Гузман, за которым никому не угнаться и высот которого никому не достичь, особенно безалаберному, тупому брату-наркоману. Валерио продолжает глаза, отгоняет от себя все эти мысли, в очередной раз повторяя себе, что происходящее у Лу в жизни - всего лишь какое-то недоразумение. Она поймет, что вот это, а не их отношения, ошибка, что Гузман ей не подходит. Тогда, хотя бы, он получит обратно сестру, с которой можно поговорить и посмеяться, чьи мысли не будут постоянно крутиться вокруг ее идиотского парня, если уж своей... он даже не знает, как ее назвать. Девушкой? Любовницей? Все звучит странно и неправильно, но это неважно. Пока ему бы хоть что-то получить.
[indent] -Я тебе все расскажу. А за папу не переживала бы - папа тебе все простит, ты же его золотая девочка, - в словах Валерио звучит насмешка, но обида направлена не на сестру, никогда не на сестру. Обижен он только на отца, который предпочел сразу поставить на своем сыне крест, на мать, которая тоже не имела в него веры, да даже на мачеху, ведь та могла бы быть хоть чуть-чуть теплее к нему. Но не на Лу, потому что Лу, в отличие от них всех его любит. Она ему улыбается, она всегда ему улыбается, но потому, как она улыбается сейчас он истосковался.
[indent] С губ Валерио срывается судорожный вздох, когда сестра поднимает телефон над головой и показывает себя. Ее такой он помнит, знает, почти чувствует кожей ее тепло, и не может ничего с собой поделать, когда начинает гладить себя сквозь ткань пижамных штанов. Это плохо, это отвратительно, но Лу сама его подстегивает, когда поглаживает себя по шее, по ключицам, когда почти-почти оголяет грудь и начинает с ним флиртовать.
[indent] -И то, и другое, и в каждом сне ты такая же красивая, как и всегда, Лу, - улыбается он в ответ, боясь моргать, потому что так он что-о пропустит. - Недавно мне снилось, как мы были с тобой в Мехико на юбилее какой-то нашей бабки и я ласкал тебя пальцами под столом. До этого - как мы веселились в клубе и ты измазала меня всего помадой, - ему много чего снилось, но это - самое яркое из всего, потому что это не выдумки его воспаленного сознания, а сладкие воспоминания, которые он так бережет, которые так ему важны. - Опусти руку ниже, Лу? И я не уверен, что ты по мне скучала. Расскажи подробнее, а то я подумаю, что ты врешь. Это будет грустно, хорошие девочки ведь никогда не врут, да? - Голос у него становится постельный и вкрадчивый, а взгляд тяжелый и голодный. Он не умеет отказывать своей младшей сестре, никогда не умел.

[indent] Хотеть свою младшую сестру - да просто сестру, если уж на то пошло, - плохо по всем канонам. Это противоестественно, грешно, аморально, но Валерио на это наплевать. Он хочет Лу, любит Лу и не видит в этом ничего дурного, потому что Лу для него все. Она единственный человек, который его любит, понимает, всегда примет, поэтому он прощает ей все. Он прощает ей все, разрешает ей все, дает делать с собой все, что ей заблагорассудится, а свои сомнения касательно ее помыслов и ее истинных чувств он безжалостно душит. Да, попутно он изрезает себе руки, попутно он истязает себя, но он не хочет даже мысли допускать о том, что для сестры он всего лишь игрушка, какое-то развлечение, которое ничего не значит. Нет, она любит его, правда любит, он думает о нем, помнит о нем в отличие от всех остальных. Просто... просто пока у нее Гузман, пока у нее соперничество то с Мариной, то с этой новенькой мусульманкой Лидией или Надией, пока он просто далеко. Все хорошо, у них все хорошо, правда, честно - это то, в чем Валерио себя убеждает, повторяя сам за собой слова как глупый попугай, выучившийся одной фразе.
[indent] Член под его ладонью твердеет и крепнет, потому что иной реакции на Лу у него быть не может. Она дразнится, делает то, о чем он ее попросил - обнажает грудь и ласкает ее, заставляет Валерио затопить сожалением о том, что он не рядом с ней, что он не может сам ее приласкать, не может приникнуть к ней губами так, как любит, как любят они оба и, судя по всему, хотят они оба. Он повторяет за ней, облизывая враз пересохшие губы, и недовольно стонет, когда Лу поднимает телефон так, чтобы он видел только ее лицо.
[indent] -Паразитка, Господи, - ворчит он, оглядывая по сторонам. - А ты думаешь где мои руки, а? И ничего с моей фантазией нет такого, я просто подумал, что слышать про те сны, где ты стоишь передо мной на коленках и просишь дать тебе все, обещая вести себя хорошо, быть для меня мокрой и готовой всегда, тебе будут не так интересны, - ноутбук Валерио, наконец, переставляет на тумбочку, и ложится так, чтобы сестра могла видеть его и ниже пояса. Руку от своего члена он даже не думает убрать, лениво поглаживая себя сквозь ткань пижамы и улыбаясь легко и задорно. - Довольна? По этому ты соскучилась? Я тоже хочу что-нибудь увидеть, Лу. И услышать - как сильно ты скучала? И твои пальцы еще не там, где я бы уже был, будь я рядом с тобой? - Где бы он только не был уже, Господи!

[indent] Валерио любит ее, любит настолько сильно, что не хочет думать о том, чем вызвана такая перемена в ее настроении, чем он заслужил вдруг ее милость. Если он задумается, если позволит себе поразмыслить над этим, то придет к одному очень простому выводу - Лу просто скучно, Лу просто понадобилось вдруг обожание и она решила получить его самым простым способом от того, кто ни в чем ей отказать никогда не мог, не может и никогда не сможет. Валерио отрицает все, что ему не нравится, что заставляет его сердце болезненно сжиматься. Признавать то, что Лу на него, по большей части, плевать, что для нее он просто живая игрушка - слишком больно. Кому он нужен кроме нее? И что ему делать, если выяснится, что он и ей-то не нужен, что он всего лишь дешевое развлечение избалованной папиной принцессы? Эти мысли от себя он гонит, называет себя мнительным дураком, убеждает себя раз за разом, что Лу любит его, правда любит, по-настоящему любит, хотя бы как сестра, хотя бы как друг, хотя бы...
[indent] Валерио очень хочет рассказать ей свои сны, но не может, потому что перед ним вдруг оказывается полуголая, красивая девушка, и он вздрагивает всем телом, едва не подается вперед, чтобы все видеть, и вдруг остро жалеет, что не может записать это все, чтобы потом просматривать одинокими вечерами. Как Гузман может желать кого-то еще, когда у него есть Лу? Не так, как она есть у Валерио, - украдкой, тайком, неохотно и редко, - а постоянно, в любое время дня и ночи? Идиот, Господи Боже, какой же он придурок, но думать о нем сейчас желания нет. Есть только они с Лу и никого третьего здесь быть не может.
[indent] -Одет? Там мы одинаково одеты, Лу, оба по пояс оголены. Хочешь, чтобы я разделся? - отказывать он не умеет, поэтому пижамные штаны приспускает и показывает сестре насколько он возбужден и как сильно ее хочет. -Твои пальцы должны быть у меня на члене или в волосах, Лу, но пока обойдемся этим, - хрипло стонет Валерио, наблюдая за сестрой. Он бы все отдал, чтобы быть сейчас с ней, чтобы самому ласкать ее, чтобы шептать на ухо, а не в микрофон ноутбука о том, какая она красивая, какая горячая, как сильно он хочет ее, как сильно любит. Он не может оторвать от нее глаз, ласкает взглядом так, как мечтает ласкать губами и руками. Господи, это прекрасно и мучительно, потому что она где-то далеко и у него есть только несчастная двигающаяся картинка и нет ее тепла. Валерио жмурится на мгновение и берет себя в руки, потому что поддаваться страсти сейчас и кончать так, словно он вчера девственности лишился - будет  позорно и глупо. Нет, такого он себе позволить не может, потому что если раньше Лу могло бы это польстить, то сейчас она расстроится, разозлится и на смех его поднимет. Он сжимает свой член у основания, делает несколько вдохов и снова смотрит на нее, снова улыбается, снова облизывает губы, напоминая ей о том, как они оба любят, когда его голова оказывается у нее между бедер.
[indent] -Это и многое другое, Лу. Ты бы знала, что я делаю с тобой во сне, что хочу делать, - смеется он, - давай, Лу, больше дразни себя, ты же любишь, когда твоими сосками играют? Прикусывают и трут, выкручивают почти до боли, да? Ты любишь притворяться нежной принцессой, но тебе нравятся грязные вещи. Ты бы текла, если бы я решил взять тебя в школе: в раздевалке, после плавания, даже не снимая с тебя толком купальник, просто спуская его и отодвигая в сторону, - Валерио делает то, что с него требует Лу: описывает ей свои сны, мешает их с фантазиями. Он рассказывает о том, как прижал бы ее к стене лицом, как намотал бы ее волосы на кулак, как входил бы в нее резко и размашисто. Он переходит к другим фантазиями, красочно описывая то, как ласкал бы ее рукой в машине, пока они бы куда-то ехали, а потом заставил бы ее оседлать его бедра и просить, умолять разрешить ей кончить. Каждая фантазия его обжигает, каждая отзывается болью в сердце - он это все хочет, он просто ее хочет, но она... может быть, это хоть что-то значит? Это хоть какая-то надежда?
[indent] -Мне становится скучно, Лу, давай, покажи мне что-то еще. Ты же уже намокла, не хочешь себя приласкать? Медленно. Помнишь, как я тебя гладил пальцами - раздвигал складочки, тер до тех пор, пока ты не начинала дрожать и только потом давал тебе насадиться, - он почти чувствует ее жар, ему так легко представить какая она сейчас, потому что воспоминания в памяти Валерио яркие и  свежие, будто бы сестра была в его постели не год назад, а сегодня утром или хотя бы вчера.

[indent] Это все слишком. Остро, много, слишком все. От вида распаленной Лу у Валерио мутнее взгляд. Господи, почему он не там, почему он не с ней? И Господи, почему он ее брат? Почему все это должно происходить именно так? Никто не должен знать, видеть, слышать, никому об этом нельзя говорить, потому что это грязная тайна, страшный позор, потому что это все разрушит и сломает. Было бы все иначе, будь он кем угодно, но не ее братом, разве увлеклась бы она Гузманом? Разве прятала бы его? Все было было в порядке, все те фантазии, которые он ей описывает было бы легко претворить в жизни и не было бы в них ничего дурного. Он ненавидит себя, ненавидит своего отца, и не может вместе с тем думать ни об этом, ни о всем ворохе своих сожалений, потому что сейчас перед ним Лу. Сестра сейчас ни о ком не думает, никого не вспоминает, она сейчас настолько его, насколько только может быть находясь в другом доме, в чужой стране и за Атлантическим океаном.
[indent] Валерио с восторгом отмечает, что его воспоминания не ошибочны - пожар в Лу разгорается еще сильнее, и он даже видит насколько, когда опускает взгляд ей между ног. Он знает, насколько она уже должна быть мокрой и готовой для него, прекрасно знает, как легко было бы в нее сейчас войти даже без подготовки, и ей бы это понравилось. Лу не любит ванильный секс, ей не нравится эфемерная легкость также, как и ему не нравится - он любит прелюдии, любит игры, но ему нужен огонек. Они в этом похожи, они в этом идеально сочетаются, и это то, что доставляет им обоим больше всего боли, потому что они, черт подери, все равно остаются братом и сестрой. Валерио не должен мечтать оказаться между ее ног, не должен рассказывать ей о том, как зубами стащит вниз ее шортики, как будет вылизывать ее, оставлять засосы на бедрах, как будет трахать ее пальцами до тех пор, пока она не заскулит и не забьется под ним, царапая острыми ногтями, чтобы он даже не подумал о том, чтобы остановиться и прекратить ласкать ее. Но Валерио рассказывает ей это все, судорожно вздыхает, когда видит, что сестра вспыхивает от злости и запускает руку себе между ног.
[indent] -Ты бы уже сжимала меня, а я бы вошел в тебя пальцами и трахал так, как ты любишь, - соглашается он, представляя ее нежную мягкую ладонь на своем члене, а следом сразу же ее полные губы. Лу сегодня щедро дает ему то, о чем можно пофантазировать, ничего не смущается и ничего не боится, и Валерио отвечает ей тем же. - Беру свои слова обратно - мне не скучно, никогда не бывает скучно, Лу, Господи, - она специально его мучает, напоминая о том, как уже брала у него неоднократно в рот, как доводила его до пика своими губами, как смеялась, облизываясь и царапая его бедра ногтями.
[indent] Валерио обхватывает свой член крепче, водит им по всей длине и оглаживает головку большим пальцем. На мгновение он отрывает взгляд от экрана, потому что откидывает голову назад и стонет, кусает нижнюю губу почти до крови, увеличивая темп.
[indent] -Господи, как я хочу тебя, Лу. Я бы уже вошел в тебя, я бы уже был сверху... или снизу, как ты хочешь, входил бы в тебя быстро и глубоко, и губами бы ласкал твою грудь, черт, - ему мало, ему чертовски мало и он просит сестру о большем. Ему надо видеть ее всю.

[indent] Валерио горит: от возбуждения, от желания, от тоски, и все его чувства как и всегда связаны с Лу. Она в самом деле его мир, его жизнь, его вселенная, только она может заставить его так терять голову, так гореть, так мечтать о чем-то. Ему мало ладони на своем члене, он бы все отдал за то, чтобы она за него взялась, за то, чтобы она взяла его в рот, за то, чтобы насадилась на него мокрая и горячая. Он ведь знает какая она, знает, какой может быть и так отчаянно по этому скучает! Между ними чертов океан, она далеко и единственное, что у него сейчас есть - это видео трансляция, которая, если честно, лучше чем ничего. Но ее мало, и ему себя самого мало, и ее голоса ему тоже мало. Валерио жмурится, стонет, когда Лу дразнит его и подносит свои блестящие от влаги пальцы ко рту, когда раздевается окончательно и показывает ему себя. Он не может не смотреть, он хмурится и хрипло просит ее поторопиться, говорит ей что и как делать, указывает и направляет.
[indent] -Так, именно так, да, - хрипло дышит он, чувствуя, что подходит к пику. - Я бы искусал тебя, ты бы не смогла никому показать спину и бедра, ты бы была вся в засосах и укусах, и ходить бы ты тоже не смогла - все чувствовала бы меня между ног, Лу, - он бы постарался, чтобы так оно и было, вдалбливался бы в нее так, чтобы она не просто стонала как сейчас, а поскуливала тонко и высоко, чтобы всхлипывала так отчаянно, что если бы он не знал, что все это от удовольствия, то испугался бы, что с ней что-то не так. -Резче, Лу, раздвинь пальцы, быстрее. Тебе мало свой руки? Моя была лучше, да? И губы мои были лучше, и язык, когда я вылизывал тебя под столом? И член бы тоже лучше, да? Ты говорила что я большой, я все помню. Большой, твердый, и из-за тебя, только для тебя, - Валерио говорит сущую правду - только для нее, всегда для нее, потому что в его мыслях есть только она и никого больше. Он пытается забыться, он пытается отвлечься, и все равно красивее и лучше Лу нет никого. И все равно на пьедестале у него собственная младшая сестра, а не кто-то другой.
[indent] Лу стонет его имя так сладко и протяжно, когда кончает, что его прошибает током. Валерио дрожит, и еще пары рваных движений ему хватает для того, чтобы кончить, пачкая свою руку и живот. Он рефлекторно толкается бедрами вверх, мечтая о теплоте и тесноте своей сестры, а потом опадает на кровать, тяжело дышит и не отводит взгляд от экрана, боится даже моргнуть, хотя пот со лба течет ему в глаза. Облизывая пересохшие губы, он думает, что ему надо сказать, что сделать, как себя вести сейчас, когда они так далеко друг от друга и когда это... ничего не значит?
[indent] -Ты красивая, Лу, самая красивая и блистательная, - говорит Валерио, и в его устах это звучит как признание в любви. Он не знает может ли сестра увидеть в его взгляде восторг и желание, чувствует ли она то, насколько ему ее не хватает или нет, но надеется, что все это она знает. Он надеется, что Лу чувствует все тоже самое.
[indent] И Валерио, почему-то, подозревает, что это последнее, что он успеет ей сегодня сказать, а завтра и послезавтра Лу просто не будет отвечать на его звонки и сообщения.